Местные вожди бессильны были пресечь эти слухи. Спасибо куму, конечно, за них трамбует урку, но лучше бы его им отдали. Не опустить – так зарезали бы. Не зарезать – отравили бы. На воле над ними смеются, сволочи сытые, сами бы попробовали здесь порядки хранить… Того Живот так и не оправился толком – аттестован инвалидом и списан на волю. За взятку, конечно, а все же инвалидность не липовая, бойцом ему не бывать отныне.
На исходе девятого месяца Гек, как обычно, грезил-полуспал с открытыми глазами. Уши привычно процеживали коридорные звуки, наизусть знакомые: Гек по шагам отличал вертухаев, знал особенности каждого, заранее мог предугадать реакции и манеру вести дежурство. Нюх обострился чрезвычайно, теперь он понимал Варлака и Субботу, поразивших его когда-то своими способностями на этот счёт. И запахи он все знал наперечёт: от этого всегда лосьоном разит, а это крем сапожный, в шлюмке сегодня перловка…
Этот запах взялся ниоткуда и был ему смутно, но все же знаком. Возник и исчез.
Жизнь Гека в карцере была крайне скудна впечатлениями, но мозг, не меньше желудка страдающий от недостатка пищи, то есть событий, образов, информации, привык усваивать мельчайшие частички этой самой информации, проникающие в камеру из внешнего мира. Когда этого не хватало, мозг принимался за «жировые запасы» – воспоминания об увиденном, услышанном, съе… (ой, только не это!) пережитом. Две темы были табу – жратва и бабы. Впрочем, о сексе как-то и не думалось на таком корме. Гек принялся вспоминать запах.
Это не еда, не дерьмо, не одежда, не д… дым… Дым? Нет. Не химия, не растения. Где? Это не тюремный запах, но и не природный… Гек перебирал воспоминания, и голод как бы отступал на время.
Пришла ночь. Гек знал, что скорее изойдёт на мыло, чем перестанет вспоминать этот запах. Нет мира, нет тюрьмы, нет вертухаев за дверями – ничего нет важнее, чем найти и вспомнить. И он вспомнил: «Дом», ночь, много лет тому назад. Ему одиноко и больно – Рита, единственный близкий человек, сплюнула ему прямо на сердце. Он, раскачиваясь, мается на топчане и мычит в безнадёжной попытке заплакать. А из-под двери как раз и запах вполз – дым не дым, странный такой…
– Хозяин, привет!
«Допрыгался, – обречённо и вместе с тем весело подумал Гек. – Вот что такое глюки и как их едят». Он постепенно вывел привычное тело из оцепенения, на что ушло меньше минуты, глубоко вздохнул, чтобы кислород активнее побежал по венам, и, дрожа от любопытства, повернул голову в ту сторону, откуда ему послышался звук. В это мгновение он даже боялся, что ничего не увидит и его галлюцинация так и останется в памяти, как звуковая и кратковременная. Однако действительность оказалась богаче предположений.
Между деревянным лежаком и стеной, там, где стояли снятые ботинки без шнурков (Ваны категорически советовали не злоупотреблять обувью в тюрьме – лучше во сто крат в ущерб теплу сохранять кровообращение, от ревматизма и распухающих вен), расположилась странная двоица – существа из комиксов и горячечных кошмаров.
На самом верху левого ботинка сидела и скалилась маленькая, размером со скворца, птичка. А может, и не птичка, поскольку на её воронёном тельце с крапчатыми рудиментарными крыльями и светлыми «штанами» сидела непропорционально большая (но все равно миниатюрная) голова собаки, с длинными вислыми ушами и лошадиными зубами. В зубах дымилась тёмная палочка, вроде сигары. Рядом с ней на мысу другого ботинка стоял и почёсывался малюсенький человечек, сантиметров двенадцати ростом. Был он неимоверно пузат и почти гол, если не считать набедренной повязки, состоящей из пояса и тряпки, пропущенной между ног и закреплённой спереди и сзади на поясе. Длинные волосы его были собраны в пучок на затылке, руки упёрты в бока. Но если живот его был хоть и велик, но не инороден, то вот рот этого человечка был для его пропорций невероятно велик – от уха и до уха, почти под стать соседке.
Гек молча смотрел на все это великолепие и боялся дохнуть: либо они исчезнут сейчас, либо он проснётся.
– Ну даёт! Ты что, оглох? Хозяин, а хозяин, ау! – Человечек молчал, а разевала пасть и радостно пищала… ну… пусть птицебака, раз она помесь птицы с собакой…
– Тебя как звать, ласточка? – Голос Гека, шедший словно со стороны, звучал так хрипло и неверно, что им одним можно было испугать любое привидение. Гек, задавая вопрос, испытывал неловкость от того, что поддался абсурду ситуации, вместо того чтобы преодолеть его.
– То есть как – «как»? Как всегда звали. Ты теперь какой-то странный стал. Мы с Пырем знаешь сколько тебя искали?
– Откуда мне знать, коли я вас впервые вижу?
– Ой, Пырь, он опять бредит, как тогда. Ты лучше скажи – зачем от нас сбежал и как это тебе удалось? От нас удрать нельзя.
– Ниоткуда я не бегал. Значит, тебя зовут Пырь. А тебя, глюк-птичка?
– Нет, нет, нет-нет-нет! Хозяин, смилуйся! Пусть у меня прежнее имя будет, как у Пыря! И Пырь тебя просит. Кланяйся, Пырь, в ноги хозяину кланяйся! Хозяин, отмени! Ой-ой-ой! – Птицебака забегала по краю ботинка, топорща перья и елозя по зубастой пасти своей окурком сигары. Толстячок с акульим ртом упал на четвереньки и стал кланяться.
– Цыц! Тогда говори своё имя и не выдрыгивайся!
Существо замерло, приосанилось, растопырило оба крыла и звонко прокричало:
– Вакитока меня зовут. Ва-ки-то-ка! Ура!
– Договорились. Вакитока. А почему – ура?
– А потому, что мы тебя нашли! Потеряли, потом по следу шли, потом нашли… а ты убежал. А нам без тебя плохо было. – Вакитока замерла на секунду, умильно скалясь на Гека, а потом опять забегала, перепрыгивая с ботинка на ботинок. Пырь перестал кланяться и уселся на пятки, словно маленький будда, уложив на колени живот. Пасть его, и без того неимоверно широкая, разъехалась буквально до ушей, и даже два ряда острых и длинных зубов не смогли изменить его добродушное и безобидное выражение лица. Геку почему-то показалось, что он беззвучно смеётся.
– Пырь, а ты что молчишь?
– Да не молчит он. Такой – малахольный. Мне слышно, а тебе нет. Хозяин, всегда же так было. Такой ты у нас странный стал. Но все равно – хороший. Ух, какой славный! Да!
У Гека тепло разливалось в груди – так ему стало весело и легко.
– Слышь, Вакитока, а ты меня не спутала с кем-нибудь? «Раньше», «как всегда» – бьюсь об заклад, ни разу с вами не сталкивался.
– Заклад! Ура! Спорим! Смотри, смотри, хозяин! Ты тогда нашёлся, нас позвал, а как мы пришли – ты ножом, ножом! Ух, ха-ха-ха! Ага, проспорил! Мы ничего не перепутаем – Пырь ох как кровь чует, ни за что не спутает.
Гек не понял ничего, но заулыбался:
– И ничего я не проспорил. А во-вторых – мы не оговорили заклад. Мне и ставить нечего. Да и вам, похоже…
– Есть чего! Ты проигрываешь – сказку нам рассказываешь, да, длинную сказку. Мы проигрываем – пляшем и поем!
– Ну и кто поёт из вас и кто пляшет?
– Я! Пляшу, пою, танцую! А Пырь играет. Пырь, сыграй! Хозяин велел!.. Ладно! Попрошу. Он добрый!.. Хозяин! Ты – это, того-этого. Покорми нас, а? Только не гневайся! Голодно нам, а?
– Рад бы – нечем. А что вы едите?
– Ему бы хоть глоточек, хозяин. А? – Пырь облизнулся от уха до уха, и Гек понял отчего-то, что речь идёт о его крови.
– Эй, эй! Кровососы! У меня у самого с полстакана осталось. Что, без этого никак? – Оба замерли, виновато понурив головы, Вакитока съёжилась, а Пырь закрыл руками оба глаза.
Гек вздохнул, осмотрел кисти рук. Ногтем сковырнул струпик с костяшки левой руки – выступила кровь.
– Ну, кто первый, кушать подано. – Он перевалился поудобнее и осторожно протянул руку в сторону Пыря и Вакитоки: вот-вот рассеются, как утренний туман, и он останется один…
Однако никто не рассеялся. Пырь торопливо подбежал к руке, упёрся двумя руками в края костяшки-бугорка, а пастью приник к ранке, на которой уже набухла капля крови. Гек зажмурился и ощутил нечто вроде слабой щекотки. Ощущение исчезло, и он вновь приоткрыл глаза.
Пырь уже сидел на месте и весь светился восторгом, а рот его напоминал полуоткрытый кошелёк. В ранке набухла следующая капля.
– Вакитока, твоя очередь.
– Ура! Нет, нет и нет! Я с Пыря питаюсь, он мой кормилец. Ух, вкусно! Добрый! Пырь! Хозяин велит: играй!
Откуда ни возьмись – в руках у Пыря оказался некий предмет, похожий на десяток трубочек разной длины, склеенных в одну плоскость с тремя прямоугольными сторонами и одной скошенной. Пырь сунул в пасть торцы этих трубочек, прямоугольной стороной к себе, и задудел какую-то весёлую, смутно знакомую мелодию. Вакитока растопырилась, запрыгала, безобразно вскидывая нелепые голенастые ноги, и заухала, закаркала, выкрикивая нечленораздельно какие-то фразы.
– Ну как? Здорово? Ух, здорово! Сейчас мы ещё!..
– Стоп. – Гек вдруг почувствовал слабость и сонливость. – Вакитока, ты классно танцуешь, но мне кажется – все время Пыря затираешь. Ты отдохни и молча посиди, а Пырь пусть сыграет что поспокойнее. Лады? Устал я сегодня. Даже удивляться устал.
